Ближневосточные сказки

Сборник прозаических произведений израильской русскоязычной писательницы, в которых выразилось духовное срастание с обретенным отечеством, страстное узнавание родного, органичность глубинной с ним связи.

Хагит Гиора живет в Иерусалиме с середины 1970-х годов. Некоторые из повестей и расска-зов, вошедших в ее книгу "Ближневосточные сказки", были ранее опубликованы в журналах и альманахах Израиля, Западной Европы и США.

Я не знаю другой русской прозы в Израиле, где бы с такой мощью и красотой выразилось духовное срастание с обретенным отечеством, страстное узнавание родного, органичность своей с ним глубинной связи. И вместе с тем, от всех этих судьбоносных переживаний не отторжимы бесчисленные многоцветные нити, связующие душу художника со страной исхода.

Фрагмент из книги: 

СЕРЬГИ ПРАМАТЕРИ НАШЕЙ САРЫ

- Ну, когда ты покажешь серьги праматери Сары? Так прямо в лоб спрашивали они, не обращая ни малейшего вниманья на аккуратные зарубки: "как бы", "похоже", "примерно".
- Завтра.
- Ты уже три раза обещала завтра!
- Ты уже восемь раз говорила "завтра"!
- Ты уже миллион разов с четвертью и с половиной сказала "завтра", "завтра"! - И после этого выпада, вычерпавшего все, что еще оставалось исчерпать, настала тишина, и ее нечем было крыть.
- Ладно, раз уж так, я принесу, завтра я принесу, нет, правда! Только это не точно те самые сережки Сары, они примерно в таком роде...
Но уже стоял рев, и благочестивого толкования никто не услышал. Прыгали и орали "йеш" (по-русски "есть"), что на языке наших массовых эксов озна-чает "гол!", "мы урвали!", "теперича наше!" "Йеш" они вопят, собираемся ли мы пойти в лес или купить мороженое. Вот и сейчас не упустили случая. "Йеш" им надо орать, а не серьгу праматери Сары.
Но все-таки было стыдно: я действительно обещала и тянула, как сохнутовский чиновник. И посему на час раньше поставила будильник - эту бессмертную железку (пропаду ей не было) я вывезла через границу за неуязвимость и бронебойную стервозность звука, чтоб не забыть страну исхода.
Сволочь затрезвонила, ввинчиваясь, как бормашина бывших времен, до самых костей с зуденьем, внятным и мертвому: "Мое дело правое, после меня не заснешь".
(А ведь немедля по приезде, как все просвещенные люди, которым открылись, наконец, дары цивилизации, я решила перестать вздрагивать и приобрела устройство западного толка, кротко помекивающее с деликатными промежутками; завела нежнейший входной звонок, натенькивающий сороковую симфонию, чтобы отныне трески и хлопки обратились в амадеевы звучания!)
Когда меня пропилило вдоль и поперек и по всем направлениям, я встала смывать опилочную пыль.
Под душем снова свежая и неизменная радость, что израильское солнышко задарма кипятит воду в бойлере.
Затем ресничной щеточкой прошлась по ресницам. Конечно, у праматери Сары они были длиннее и гуще. Пожалуй, как у Шахара-художника. Шахар на иврите - заря. Ресницы у нашей зари мягкие, пушистые, как опахала. Подымет - и на вас без всякой защиты в самом деле глянула светло-каряя поглощенно-удивленная вами заря.
Я достала подвесок - расплющенную железку, именуемую "бедуинским серебром". Вовсе не блещет: тусклая матовость породы в стране, где все камень и глина. И потому хранима вещь, и кочует по изгнаниям, и передаваема из рода в род. Посредине дымились камушки цвета горных расщелин на закате, а вокруг в звучном обилии выстроились дутые пупырышки, закрепленные рубчатыми колечками - тут красоту наводили нежным зубилом.
Насобирала я свои драгоценности, долго-предолго вникая в них над прилавками, так что торговец уже отворачивался, отчаясь.
Товар добирался вместе с ювелирами и продавцами из Саудии, из Йемена, а то из персидской державы, из краев Ассар-адона*, Тиглатпаласара, Салманса-ра - царственный слог "сар"** перекатывался тут и урчал знакомо, почти родственно.
Пряча дрожь, я сгребала вещицы - внюхаться в них, покачать на ладони, и, о Боже великий, - приложить к своим бренным запястьям, шее, груди. И всегда, к обомлению, оказывалось, что не только царица Савская, но и я могу их, если вздумается, приобрести. Может, цены упали, оттого что моды поменялись?
----------------------------------------------------
* Адон - господин.
** Сар - военачальник; министр (совр. иврит).
----------------------------------------------------
- в нынешней Персии женщины повязали платочки, закрыли шеи до подбородка и скандировали теперь на улицах, требуя нашей тут немедленной поголовной смерти.
Разумеется, сегодня без губной помады в сад не зайти. Меж этих серег я просто перестану существовать. Скажут: нет садовницы* в детском саду. Кто с детьми?
Возьму простецки розовую, насыщенную, без намеков.
Далее, так уж и быть, все хозяйство на голове стянула в две короткие толстенные косицы, да еще, Господи, прости, вплела серебряный и красный жгуты с колокольчиками на концах.
Я звенела, как хорошо пристроенная овца из стада Авраамова. Немножко разволновалась с непривычки, но значительность, мощно преисполнившая меня до краев, была слишком густа, весома, чтоб расплескать ее зазря.
Потребовались, конечно, черная футболка с круглым вырезом для создания фона и черные широкие шальвары.
День прошел, я помалкивала, юлила, переводила разговоры и заметала следы, а они эти последние часы предвкушений уже почти и не приставали. В конце концов все расселись на коврике по-восточному и перешептывались, пока я извлекала из сумки
----------------------------------------------------
* Дословный перевод слова "ганэнэт", т.е. работающая в саду; от "ган" - сад, "ганан" - садовник. В совр. иврите - воспитательница в детском саду.
----------------------------------------------------
расписную шкатулищу, обитую красным шелком. На обороте крышки было зеркальце. Я, смотрясь, прикрылась им, а когда опустила крышку, все увидели широкое ожерелье из серо-землистого металла. Оно состояло из насеченных шероховатых колец, набранных во множество рядов с воинственным однообразием. Металл, тускнея, облег кожу и безмолвствовал, подобно платине, вне всякой вещной претензии заявить о себе: "Посмотрите, какая я особенная, красивая". Он просто опоясал шею, как зубчатая стена с бойницами и смотровыми окошками - башню.
Может, поэтому все повскакали, затряслись, как я тогда, когда впервые обложила подступы к горлу этой тяжелой чешуей.
Враз потянулось двадцать рук - потрогать.
Тогда я выхватила из шкатулки подвесок и погремела, как колотушкой. Общество выразило восторг.
- И мне! И мне!
Я, скользя, как вышколенная гейша, повертывалась туда-сюда, чтоб всем потрогать и побренчать. То и дело выискивался обиженный, которому не досталось.
- А почему Шахар два раза? - завопила интеллигентная Тамар, которую я особенно ценила за благородные, исподволь навертывающиеся слезы при чтении истории Иосифа и братьев и всяких других историй.
Чтоб она заткнулась, пришлось разрешить ей ухватиться за подвесок еще раз. Ну, а уж после ублаготворять их профсоюзные вопли о справедливой дележке еще минут десять.
А затем и сама не стерпела, вытащила прекрасно-массивную пепельную цепь - ее широкие кольца курчавились семитскими завитками - подцепила в середине подвесок и уложила на волосы так, чтоб он свисал от пробора к переносице.
Бог весть каким открытием это им показалось. Они закричали: "Не снимай! Оставайся так!"
- Спляши нам! - потребовал Шахар и засмеялся от радости.
- Ты как царица.
- Как Сара!
- Праматерь Сара была царица.
- Нет, она была владычица, владычица она была, сара!
Они поспорили еще по этому поводу, а я решила, что, как вернусь домой, сразу запишу все в тетрадочку, чтоб никогда не забыть.
Тут, разбуянившись душою, я извлекла другой подвесок - как другую туфельку из кармана! - только мои подвески были вовсе асимметричные, и разные камушки-костры горели в них. Но зрители все равно ахнули.
- Вот, - сказала я, - владычица праматерь наша Сара, такие были у нее драгоценности, и даже еще больше с каждой стороны, до самых плеч! Но у меня мочка гораздо, гораздо слабее, и серьгу выдерживает с трудом, смотрите! - Я поворачивалась, чтоб всем было видать, как отягощено ухо.
Народное собрание приглядывалось досконально; было вобрано в глядение в не меньшей мере, чем я над прилавками; и я млела от благорастворения во человецех - границы, то есть перепонки поверхностей между нами терялись, как на берегу, когда распластаешься в прибое, или в пении а-капелла.
И было удивление, и было замирание, и, значит, ВСЕ ПРАВДА, ничего я не придумала тогда, в лавках, над звонкими этими оказавшимися и существующими вещами.
Тут всех обуяло удовлетворение и захотелось скакать.
Я объявила, что сейчас каждый может попробовать удержать драгоценность владычицы Сары хотя бы на одном только ухе.
Они подставлялись благоговейно, я, пританцовывая и припеваючи, закрепляла самодеятельным образом Сарины цацки, и вот:
плавно отходили, оттянув шею, чтоб удержать, не расплескать награду.
Круг почета с диковинными тихими таинственными движениями.
Затем церемония снятия.
- Береги это до следующего праздничного раза!* -и убегали вприпрыжку - рассказать, как сегодня примеряли в саду серьгу праматери Сары.
Девочки медлили, решались после младших и после мальчиков. Они рдели, потупляли глаза, готовясь к ответственности и величию, пока я возилась с подвеском.
----------------------------------------------------
* Тяжеловатая калька с весьма обиходного иврита.