Еврейская трагедия с русским акцентом
книга имеет затертый вид из-за длительного хранения
ТРИЛОГИЯ, КНИГА 1-я
Из цикла "РОССИЯ, РОССИЕЙ ИЗГНАННАЯ". Все герои трилогии "Ветка Палестины" вымышлены (кроме отмеченных
звездочкой при первом упоминании). Вся сюжетно-фактическая основа строго
документальна. В интернет-варианте романа большинство документов сохранено. PЯЖEHbIE
ПPOPbIB
3AЛОЖНИKИ
ПPOЩAHИE C POCCИEЙ
ЛOБHOE MECTO
МATb И MAЧEXA
ПOЛЯPHAЯ TPAГEДИЯ
PYCb ПbЯHЦOBCKAЯ
3AДHЯЯ 3EMЛЯ
3AПPEЩEHHbIЙ POMAH
TPИ ПOBECTИ
"... наш поезд уходит
в Освенцим --
сегодня и ежедневно " Александр Галич. Москва, 1969 год.
Предисловие автора. В Союзе писателей СССР праздновали юбилей известного прозаика. С
уважением говорили о свершенном им. Дело шло к концу, приветственные адреса
в дорогом коленкоре громоздились на столе Монбланом.
А сам он сказал вот что: "Как-то в конце войны я видел в Болгарии такую
сцену. По селу шел очень толстый человек, оплетенный рыбацкой сетью. На
вытянутых руках он нес пишущую машинку. Его подгоняли солдаты.
Была страшная жара, толстяк пошатывался; казалось, вот-вот упадет. Я
хотел вмешаться, но затем решил подождать: слишком необычно было зрелище.
Оказывается, так в этой местности поступали с вором. Толстый человек
ограбил правление рыболовецкой артели. Унес сеть и пишущую машинку.
И вот вели вдоль всего села вора, и он нес украденное им.
Надо бы и нас, писателей, в наши торжественные юбилеи прогонять вот так
по городу, по главной улице, и чтобы мы держали на вытянутых руках то, что
украли у народа. То, что обязаны были написать, но не написали. Обязаны были
сказать, но не сказали. О, это было бы поучительнейшее шествие! "
Меня поразило не только то, что сказал юбиляр, но и как он это сказал.
Он был бледен, голос его пресекался, словно он говорил не на своем юбилее, а
на Страшном суде.
Видно, много он нес на своих трагически вытянутых руках.
Я хотел бы нести меньше по нестерпимо жаркой улице своих размышлений,
своего раскаяния. Поэтому я приступил к этой работе.
Я написал бы ее в любом случае. Больше невозможно молчать о ранящей, но
как бы несуществующей
стороне жизни; это недостойно человека и писателя, низко, преступно, в
конце концов.
Не скрою, я хотел бы забыть о ней, я просто мечтаю забыть о ней; она не
отпускает меня, как, случается, не отпускает боль.
Мне скажут: книга односторонняя. Только о боли...
Да, и в этом нет беды: другие стороны бытия - в других книгах, в том
числе и моих, которыми я жил увлеченно и подолгу, уходя от того, что
написано в этой.
Мне советовали изменить фамилии. Конечно, это легко. Преврати я, к
примеру, поэта-черносотенца Сергея Васильева даже в Василису Прекрасную, не
было бы на Руси ни одной читающей души, которая бы его не узнала.
Но в таком случае повествование потеряло бы документальную основу. А
оно должно быть, оно обязано быть прежде всего документом; тем более что
пройдет много времени, прежде чем книга увидит свет...
Роман строго документален. Все приведенные в нем факты и фамилии
подлинны. Опираются на письменные свидетельства.
Здесь нет места слухам. Пишу лишь о том. что видела и испытала моя
семья.
Russian
English
